![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Размышляя о церковнославянском переводе «Глав о любви» Максима Исповедника, наткнулся на диссертацию Т. Г. Поповой (ее личная страница на Академии здесь), где на с. 204 она опровергает утверждение почтенного археографа Круминга (вполне согласующееся с моими наблюдениями над церковнославянскими редакциями «Глав о любви» прп. Максима Исповедника), что не было многих древних переводов «Лествицы» Иоанна Синайского, но был один перевод в разных редакциях. Далее Попова утверждает, что было множество переводов «Лествицы», в том числе позднейших, среди последних — перевод прп. Паисия Величковского.
Волею судеб я в последний год немного вник в «творческую лабораторию» Паисия и могу утверждать, что это мнение Поповой прямо противоречит всему, что я узнал о переводческих методах Паисия. Я настолько был поражен, что старец сам якобы перевел заново «Лествицу», что решил проверить это смелое утверждение.
( Read more... )
В итоге мне даже стало жалко П. Б. Жгуна, на которого я обрушился со строгой критикой, хотя по сути он сделал гораздо больше, оцифровав рукописи Паисия и его окружения в разных мировых хранилищах и составив каталог нямецких рукописей, пусть во многом кривой и косой. Причем сделал подвижнически, преодолевая тяжелые болезни. Что мы можем требовать от неспециалиста в данной области, если такие «специалисты», как Т. Г. Попова, вводят общественность (включая того же Жгуна) в заблуждение?
Жалкое зрелище представляет наша «славистика» и «русистика», за немногими исключениями. В советский период ученые, как правило, плохо знали греческий и совсем не знали богословие и патрологию, что приводило к существенным проблемам (и пробелам) при работе с переводной богословской и аскетической литературой. Казалось бы, после снятия всех ограничений (греческий стал преподаваться во многих вузах, тогда как в советский период — только в 3–4 университетах мизерному количеству «классиков»; нет больше духовной цензуры) эти недостатки могли быть изжиты — но мы видим прежнюю стагнацию. Почему так — не знаю (общая деградация всего и вся?).
Волею судеб я в последний год немного вник в «творческую лабораторию» Паисия и могу утверждать, что это мнение Поповой прямо противоречит всему, что я узнал о переводческих методах Паисия. Я настолько был поражен, что старец сам якобы перевел заново «Лествицу», что решил проверить это смелое утверждение.
( Read more... )
В итоге мне даже стало жалко П. Б. Жгуна, на которого я обрушился со строгой критикой, хотя по сути он сделал гораздо больше, оцифровав рукописи Паисия и его окружения в разных мировых хранилищах и составив каталог нямецких рукописей, пусть во многом кривой и косой. Причем сделал подвижнически, преодолевая тяжелые болезни. Что мы можем требовать от неспециалиста в данной области, если такие «специалисты», как Т. Г. Попова, вводят общественность (включая того же Жгуна) в заблуждение?
Жалкое зрелище представляет наша «славистика» и «русистика», за немногими исключениями. В советский период ученые, как правило, плохо знали греческий и совсем не знали богословие и патрологию, что приводило к существенным проблемам (и пробелам) при работе с переводной богословской и аскетической литературой. Казалось бы, после снятия всех ограничений (греческий стал преподаваться во многих вузах, тогда как в советский период — только в 3–4 университетах мизерному количеству «классиков»; нет больше духовной цензуры) эти недостатки могли быть изжиты — но мы видим прежнюю стагнацию. Почему так — не знаю (общая деградация всего и вся?).
