«Схолии» к т. 1 рус. пер. прп. Максима

1. О «Деле Максима»
Большое биографическое предисловие показалось весьма интересным и тщательно выполненным. Авторы (Г. Беневич, А. Шуфрин) не скрывают «острых углов», а, наоборот, заостряют их, указывая и сильные, и слабые стороны имеющихся исследований и гипотез, в т.ч. и православных ученых. Авторы не ограничиваются описательной частью, но поднимают также и богословские вопросы, вытекающие из анализируемого материала, что мне также очень импонирует.
Резко контрастируют с основной частью вступительной статьи заключительные страницы. Анализируя «дело Виталиана», авторы выдвигают собственную гипотезу (ибо гипотезами занимаются и прочие ученые), о том, что в течение 10 лет в Риме в диптихах поминался еретичествующий КНП патриарх, и только в 668 г. Виталиан вычеркнул имя Иоанна V из диптихов. Из этой гипотезы авторы делают далеко идущие выводы. Поскольку такая реконструкция событий оправдывает историческую достоверность заявления Максиму императорских посланников, что вся Церковь едина в исповедании веры, возникает вопрос, где была Православная Церковь в течение 10 лет? Ведь по тому же Максиму у еретичествующих и таинства недействительны (кстати, весьма слабая позиция Максима и самих авторов с исторической точки зрения: Церковь часто признавала таинства действительными [о действенности здесь не говорю], принимая еретиков в сане сущем и без перекрещивания, так что вопрос о границах Церкви в ее историческом бытии не столь однозначен). Оказывается, что были некии в рассеянии, на Кавказе; возможно, у них не было ни одного епископа, но это неважно, ибо епископом для них был сам монах (!) Максим (с. 152)! Почему? А потому, что в «Сотницах о любви» Максим пишет, что «епископ [по логосу] тот, кто делает ум совершенным, помазывая его священным миром ведения поклоняемой и Святой Троицы». Вот так, аллегорическое и духовное толкование принимается за историческое и каноническое обоснование всяких (подразумевай: современных) расколов. Зачем это нужно авторам? Думаю, понятно: прикрыть авторитетом Максима собственный раскол (РПАЦ, либо ИПЦ и прочие, и прочие). Собственно, о том же пишет и цитируемый ими Карташев (с. 139, примеч. 374), что фраза Максима о непричащении с патриархом, даже если вся вселенная будет причащаться с последним, была излюблена старообрядцами начиная с Аввакума. Эта позиция открыто проскальзывает в заявлениях в ЖЖ одного из новообращенных членов РПАЦ, что критериями догматов являются отнюдь не Вселенские Соборы, а мнения прп. Максима, которые выше Соборов! Авторы, однако, мужественно не скрывают, что зилотская позиция Максима (вспомним совершенно иные действия хотя бы Василия Великого, великого церковного политика, относительно духоборцев — что имело последствия даже в Символе веры, где Дух не назван Богом) де факто была осуждена церковным разумом (не говоря уже о некоторых современных историках), а оправдание ей авторы находят в легендарном агиографическом материале. Правда, эта «благочестивая икона», как пишут сами авторы, ими существенно «поновлена», так что материала для размышлений читателю, ранее не задумывавшемуся о реальной истории Церкви, более чем достаточно.
Впрочем, простим авторам эту неприкрытую ангажированность заключения ради в самом деле ценного большого предисловия, и поблагодарим их за проделанный ими немалый труд.

2. По поводу перевода 7-й Амбигвы

Перевод «биографических» материалов в связи с Максимом пока опустил — решил посмотреть сначала Амбигву.
В книге воспроизведен русский перевод архим. (ныне уже епископа! — естественно, какого-то старостильного толка, а не РПЦ или другой канонической Церкви) Нектария (Яшунского). Правда, этот перевод сверен и исправлен самим А. Шуфриным. Я глубоко сожалею, что такой знающий специалист, как Шуфрин, не сделал своего перевода (хотя вполне мог бы), а пошел на поводу у Нектария. На перевод Нектария я надеюсь написать отдельную рецензию — но не по Максиму, а по свт. Григорию Паламе. Пока же замечу немногое о стиле его перевода.
Во-первых, он излишне архаизирован, притом не только употреблением архаизмов или славянского перевода Библии. Когда «динамис» переводят как «можение», «диафора» как «разнесенность» (!) и т.п. — у меня сразу же возникает вопрос об адекватности знания переводчиком норм и узусов русского языка.
Во-вторых, переводчик думает, что если он будет сохранять порядок слов греч. оригинала и т.п. калькирование, то он передаст сложность греч. текста. Ничего подобного! Текст Максима ничуть не сложнее (я бы сказал: проще) «обычных» греческих философских текстов — скажем, Аристотеля или Плотина. (Проблема тут в другом — в реконструкции системы и терминологии Максима, которая сама, видимо, была в некотором становлении.) В результате довольно прозрачные тексты Максима становятся совершенно неудобопонятными в русском переводе. Переводчик не понимает, что в греческом языке есть свои правила стандартных стилистических конструкций, а также артикли и частицы, которые делают структуру текста абсолютно выпуклой и прозрачной, тогда как в русском языке таких средств нет (либо подобные стилистические конструкции для нашего языка непривычны).
В качестве примера приведу фрагментарный разбор всего лишь половины страницы 256 (пер.: 257), это Амбигва 7, PG 1080А (первое же место, которое я решил посмотреть внимательно в русском переводе). (Греч. текст и рус. пер. здесь не даю, предполагаю, что читатель будет работать с рус. книгой параллельно с моими заметками. Если у кого есть время и желание, тот может дать тут в комментах греч. и рус. целиком.)
Переводчик передает слово «ифестотас», «ипестисато» как «гипостазировавшиеся», «гипостазировал». Между тем правильный вариант — «существующие», «осуществил» (или любые другие, но «нормальные» синонимы). Дело в том, что речь идет о логосах творения, существующих в самом Боге. Русским читателем такой перевод будет однозначно восприниматься как поддерживающий платонические коннотации (хотя в схолиях Шуфрин дистанцируется от такой интерпретации: понятно, что Максим зависел тут от Ареопагита, который употреблял платоническую терминологию, но тоже старался дистанциоваться от неоплатон. идей). Тем более неясно, зачем переводчик употребляет в активном причастии (! хотя часто в перфекте употребляется именно медиальная форма в активном значении) возвратную форму, если следующую затем медиальную глагольную перевел активно (= sibi, поэтому перевод активом правилен)? Эта возвратная форма (а куда деваться, если выбрано такое «кривое» слово для перевода?) еще более подчеркивает самостоятельное бытие логосов, тогда как это в корне неверно. В обоснование русского перевода (но не самой идеи) в схолиях Шуфрин ссылается на инет-запись в ЖЖ (!) В. В. Петрова. Мне обоснование не показалось значимым, оставляю это на совести Шуфрина (Петров же пусть увидит, как его неизданные записи привлекаются к комментированию в книгах, с. 346, схолия 67 и сноска 194, и будет осторожнее в инете, хотя и в данной ЖЖ заметке Петров предлагает абсолютно правильный перевод «осуществлять», а кальку «гипостазировать» приводит в пояснениях).
В этой же фразе переводчик не видит, что «из несущего» стоит в атрибутивной позиции, и относит словосочетание к предыдущей части. В схолиях Шуфрин приводит правильные варианты (которые, собственно, не являются вариантами, ибо перевод Яшунского ошибочен).
Перевод «в должные времена» ошибочен, надо: «в должное время» (если ранее Максим опровергал оригенистов, то незачем здесь давать повод думать, что он поддерживал оригенистскую идею множественности миров и творений).
Перевод «та панта» как «все» неточен: с артиклем это слово имеет значение «вселенной», «мира».
Схолия Шуфрина к правильному переводу «и общее, и единичное» излишне усложняет дело, даже создается впечатление, что комментатор (ссылающийся тут на В. В. Петрова) не вполне понимает, о чем идет речь (ср. еще невнимательность комментатора к ошибке перевода ниже именно относительно «логосов»). Максим хочет сказать, что в Боге существуют логосы и видов, и родов, согласно которым и происходит творение. Такое толкование поддерживается дальнейшим: родов — то есть, ангелов (в общем); видов — то есть, отдельных чинов («сущностей и сил»), «наполняющих собой горний мир». (Впрочем, это к переводу не относится.)
Неразбериха в русском переводе усугуляется далее. Слова «логон гар ангелон димиургиас прокатхигистхай пистевомен»» переводчик понял как «Ведь слово-логос, как мы верим, является предпосылкой создания ангелов». На самом деле речь идет о «логосе ангелов», «логосе людей» и т.д., которые существуют (= предшествуют) «прежде творения», а не о «предпосылке создания ангелов». Такой перевод — единственно возможный в контексте этого и следующего абзацев. Шуфрин тут не увидел ошибки и не сделал никакой схолии. А ведь в следующем абзаце Максим снова прозрачно пишет о «логосах людей и ангелов»! Если бы Шуфрин сам делал перевод, он бы наверняка правильно перевел, а тут некомпетентность переводчика сбивает его.
В этой же фразе переводчик делает элементарную ошибку. Речь идет о том, что Бог «по ту сторону» всякого творения и связанного с ним (творением, тварью) существующего и мыслимого «различия и различения» (кстати, в переводе Паламы Яшунский допускает прямо-таки криминальные ошибки, не разграничивая четко столь важные термины, как диафора, диакрисис и диайресис, причем пытаясь как-то оправдаться еще в сносках — то есть ошибки допускает сознательно, да еще оправдывает их; тут все корректно — видимо, Шуфрин подправил, надо бы посмотреть изданный рус. пер. Яшунского, либо тут еще у переводчика не произошло «заскока»). В переводе же Яшунского получается, что в греческом нет четкой и ясной постановки артикля: «по ту сторону всякого творения — как существующего самого по себе, так и мыслящегося [в форме] различия и различения». У Максима четкое разделение творения и различия, а в переводе причастие с зависимым словом, относящееся к различению, переходит почему-то к предыдущему творению, хотя грамматика не дает к тому никаких оснований. А тут абракадабра: что такое «творение, существующее само по себе»? У Максима все ясно: различие (диафора) связано с «существующим» (= не в мысли, а «реально») творением, а различение — с «мыслимым».
Итак, совокупность плохого стиля, переводческого неумения (незнание теории перевода и отсутствие школы и практики), незнания грамматики и лишь приблизительного понимания смысла того, о чем пишет Максим, не спасает перевод Яшунского даже с поправками Шуфрина и его схолиями. Переводчик Максима должен быть одновременно и его комментатором. А делать так, что один переводит, не зная языка и не понимая смысла, а другой пытается поправить этот перевод и откомментировать, — занятие бессмысленное. Я сам сталкивался с плохими переводами и понял на опыте, что редактировать их чаще всего — пустая трата времени, проще заново переводить. Очень жаль, что ценная работа Шуфрина (тем более что все недостатки перевода он берет на себя) проигрывает из-за такого плохого перевода. Но очень благодарю Шуфрина, что он дал на развороте греческий текст Амбигвы, причем с учетом разночтений Шервуда. Жаль, что письма сделаны не в билингве.
Итак, переводы ни Яшунского, ни Начинкина, то есть в обоих томах новой серии, не выдерживают критики. Переводчик с древнего языка (не только патристики) должен прекрасно знать техническую сторону (сам язык, его грамматику и т.п.), но этого мало: он должен знать исторические реалии, философскую и богословскую терминологию, систему мысли переводимого автора, особенности его стил и т.д., то есть быть во всеоружии и языковом, и научном. А оба переводчика, кое-как недавно выучившие язык, сразу берутся за переводы сложнейших текстов, делают их очень быстро (особенно Яшунский: прямо как пироги печет, книгу за 3–4 месяца) и сразу же публикуют. А невежественная публика, заказывающая и оплачивающая такие переводы, читает (и то слава Богу!), довольна, сразу же на таких переводах начинает о «логосах», «тропосах» рассуждать с умным видом... Тоска!